|
В.А. РЫБИН, доктор философских наук Эвтаназия как
комплексная проблема (Опыт междисциплинарного исследования) |
Опубликовано
в: Вестник
Российского философского общества. - 2009. - № 2. - С.159-164. |
|
|
Статья Матевосовой Е.К. и Пырина А.Г.
«Быть или не быть? (Эвтаназия с позиции умирающего)», опубликованная в
Вестнике РФО № 2 за Некоторым объяснением данному обстоятельству
мог бы служить подзаголовок статьи – «Эвтаназия с позиции умирающего»:
подразумевается, что эвтаназия рассматривается тут с точки зрения обыденного
сознания. Но, во-первых, это не отменяет необходимости выводить эту позицию в
поле профессионально-научного рассмотрения (что в статье Матевосовой Е.К. и
Пырина А.Г. как раз не сделано), а, во-вторых, в свете обыденных
представлений проблема эвтаназии не решаема в принципе. Более того, она не решаема даже с традиционных
научных позиций, если не принимать во внимание ее комплексного характера. Сложность проблемы эвтаназии
обусловливается её по меньшей мере «двусоставностью»: оставаясь
принадлежностью медицины, она одновременно затрагивает вопросы правового,
социального, аксиологического, естественнонаучного, религиозного порядка,
будучи тем самым погружена в обширный социокультурный контекст. И если не прояснять
конкретные составляющие этой сложности, то по поводу эвтаназии остается
делать малосодержательные умозаключения типа «с одной стороны она аморальна, …а
другой стороны – моральна» (с. 135), ограничиваясь в заключение весьма
скудным, спорным и слабо обоснованным выводом: «Итак, эвтаназия со стороны
умирающего нередко необходима. Но при этом следует категорически исключить
факторы позволяющие спекулировать на данном процессе» (с. 136). Иными
словами, в очередной раз констатируется сложность проблемы и необходимость
искать пути ее решения (факт, давно уже зафиксированный), но не предлагается
каких-либо вариантов ее углубленного осмысления. Тем не менее, не хотелось бы
ограничиваться претензиями к Матевосовой Е.К. и Пырину А.Г. Следует по мере
сил внести ясность в понимание проблемы эвтаназии, точнее, ее индивидуально-правового
аспекта, который - как это следует из подзаголовка публикации - был заявлен
ее авторами. Однако, данный аспект может быть раскрыт лишь в том случае, если
подходить к нему не с точки зрения обыденного сознания, но с использованием научного
арсенала медицины, права и философии. Сначала необходимо прояснить само
понятие, не ограничиваясь этимологией термина «эвтаназия» («eu – thanatos» или «хорошая
смерть»), как это нередко делается. Учитывая историю вопроса, а также весь
набор возможных ситуаций, наиболее адекватным представляется следующее
определение. Эвтаназия – это осуществляемое
медиком целенаправленное ускорение смерти тяжело больного человека,
обосновываемое, как правило, соображениями безнадежности его состояния и
избавления от страданий. Таким образом, эвтаназия практически
включает в себя три аспекта: во-первых, это действие врача
(специалиста с высшим образованием), т.е. акт деятельности, включенный в
сферу профессиональной медицины; во-вторых, это практическое действие,
сознательно и осмысленно направленное на достижение смерти пациента; в-третьих, это действие, затрагивающее
либо умирающих пациентов, либо пациентов, находящихся в крайне тяжелом,
критическом состоянии. Если действие не включает в себя
какой-либо один из этих аспектов, то оно не может рассматриваться как акт
эвтаназии: в частности, аналогичные действия со стороны немедиков и даже среднего
медицинского персонала должны однозначно расцениваться как «простое»
убийство. В современном обществе феномен
эвтаназии проблематизируется в качестве одного из выражений нарастающей
автономизации - тенденции по расширению возможностей свободного
волеизъявления, т.е. автономного выбора индивидом своей жизненной позиции,
включая право беспрепятственно распоряжаться собственной жизнью, в том числе
и прерывать ее при содействии врачей. Сторонники признания эвтаназии
законодательно регламентированной практикой рассматривают ее в качестве акта
предельного личностного самоопределения, которое, в свою очередь, возводят к
аксиоматике «основных, неотъемлемых и естественных прав человека», впервые
политически постулированной в Декларации прав человека и гражданина ( Вплоть до последних десятилетий XX в. эвтаназия оставалась под
запретом в медицине, осуждалась в обществе и преследовалась по закону.
Эвтаназия, практиковавшаяся в Германии 30-х гг. в рамках доктрины «расовой
гигиены», была единодушно осуждена мировой общественностью, а обвинительный
приговор, вынесенный в Однако, принятое в В отечественных
условиях вплоть до начала 90-х гг. эвтаназия рассматривалась в качестве
сугубо медицинского феномена, оцениваемого однозначно негативно, к тому же
актуального только для стран Запада: «В условиях социалистического общества
существуют этические вопросы, касающиеся жизни и смерти, но нет основы для их
правового обсуждения. У советских людей есть только одно право – право на
жизнь»[3].
Широкое обсуждение феномена эвтаназии в России было инициировано в конце 80-х
гг., будучи связано с общим разворотом отечественного социогуманитарного
знания к «феномену человека» и деятельностью основанного И.Т. Фроловым
Института человека РАН. В рамках научно-философского дискурса проблема
эвтаназии получила освещение в ходе дискуссии о предмете и статусе биоэтики в
первой половине 90-х гг.[4]
Тогда же интенсивный обмен мнениями по этому вопросу прошел и в составе
медицинского сообщества. Отечественные юристы также высказали свою точку
зрения на эвтаназию – в подавляющем большинстве положительную. Пресса не
осталась в стороне, отразив нарастающий интерес массового сознания к
проблеме. На ТВ выступили А.Гнездилов и В.Миллионщикова - главные врачи
первых в России стационаров для умирающих больных (хосписов). На рубеже Между тем, расширение числа
прецедентов эвтаназии, практикуемой в обход закона, актуализировало иные ее
формы и даже позволило выработать классификационную «сетку»[6],
где в частности выделены такие варианты, как добровольная эвтаназия, предполагающая выполнение просьбы самого
испытывающего тяжелые физические страдания пациента об уходе из жизни (данная
форма эвтаназии как раз и становится предметом углубленной проблематизации в
аспекте «прав человека»), и принудительная
эвтаназия в отношении лиц, не способных стать субъектом осознанного
выбора (младенцы, пациенты с отсутствием сознания, лица с задержкой развития
т.д. При этом, как показали сами юристы[7],
эвтаназия в добровольной ее форме не может быть приравнена к самоубийству,
поскольку, в отличие от самоубийства как акта индивидуального волеизъявления,
она предполагает содействие других лиц, в данном случае врачей. В то же время
следует отметить, что в дискуссиях о легализации эвтаназии медики выступают в
качестве наиболее радикальных ее противников. Несмотря на все усилия сторонников
признания эвтаназии законной практикой, их цели была достигнуты только
частично. К Относительно же той формы эвтаназии,
которая связана с отключением жизнеподдерживающей аппаратуры и прекращением
лечебных мероприятий (пассивная эвтаназия),
то можно утверждать, что повсеместно складывается все более лояльное к ней
отношение. В ряде стран принят ряд постановлений, упрощающих процедуру
пассивной эвтаназии, но в целом все прецеденты такого рода все еще остаются
спорными и нигде (за исключением Нидерландов) пока не стали повседневной
практикой. Если же соответствующие решения принимаются, то лишь согласно
юридической санкции, нередко после длительных судебных разбирательств. В Российской Федерации запрет на все
формы эвтаназии обосновывается статьей 45 Законодательства РФ об охране
здоровья граждан и статьей 105 УК РФ, где эвтаназия рассматривается как
убийство, ответственность за которое предусматривает наказание в виде лишения
свободы сроком от 6 до 15 лет. Между тем, позиция сторонников полного
запрета на эвтаназию постоянно подтачивается логикой «прав человека», которой
оперируют сторонники легализации эвтаназии. Данное обстоятельство
свидетельствует о том, что проблема эвтаназии не решаема в пределах какой-то
одной изолированной практической или научно-теоретической сферы, но требует междисциплинарного
рассмотрения в системе философского дискурса. Несомненно, что актуализация феномена
эвтаназии стимулирована достижениями современной науки в познании
закономерностей жизни и в создании технологий, позволяющих не только ограничивать
«естественные» причины смерти человека, но, используя в качестве
«строительного материала» сам его организм (трансплантируемые органы,
стволовые клетки, генетический субстрат, клонируемая субстанция и т.д.),
«протезировать» его жизненные функции[9].
Как следствие, жизнь и смерть все больше становятся результатом осознанного
выбора, что требует правовой регламентации, формы которой сегодня активно
обсуждаются среди специалистов. В частности, не исключена перспектива
легализации так называемых «соматических прав человека»[10],
которые должны будут гарантировать ему возможность свободно распоряжаться
собственным телом, трансформируя его по своему усмотрению при помощи
биомедицинских технологий. Сюда же, как утверждают теоретики в области права,
можно отнести право на изменение пола, трансплантацию органов, употребление
наркотиков и психотропных препаратов, право на искусственную репродукцию
(посредством клонирования и заморозки) и в предельном случае - право на
смерть посредством эвтаназии. Таким образом, выраженная в эвтаназии антиномия между правом человека на жизнь и
реализацией этого права в виде прерывания самой жизни (которая и создает саму
возможность реализации) – это антропологически представленная «верхушка» тех
противоречий, которые накоплены современной техногенной цивилизацией по ходу
преобразования первой, «естественной» природы во вторую, «искусственную» и
трансформации ее в «неорганическое тело человека». Сегодня эта
«природопокорительская» стратегия, обратившись, наконец, и на самого
человека, сделала наглядной внутреннюю противоречивость самого понятия
«естественные права человека», что задает необходимость его переосмысления
вместе с аксиоматизирующими предпосылками. Понятие «право» подразумевает и
«внутреннюю» возможность индивида делать что-либо, и очерчиваемое «извне»
пространство этой возможности. Т.е. право проявляется, с одной стороны, как
совокупность гарантированных государством нормативов, определяющих границу
личностной автономии и свободного выбора, с другой – предполагает обоснованность волеизъявления, разумность субъекта права. Такой
поворот предполагает явную или скрытую, но всегда достаточно определенную
интерпретацию вопроса о смысле жизни:
о ее сущности и ценности, о том, с какого момента жизнь человека лишается смысла,
и вообще, «вменяем» ли субъект выбора
на предмет смысла и способен ли он производить такую оценку? Для ответа
на этот вопрос следует перевести его в более широкий контекст, поставив его
как вопрос об условиях понимания человеком самого себя, о пределах
рефлексивной способности субъекта современной культуры, что, в свою очередь,
требует обоснования самого понятия о
человеке, которое складывалось в европейской культуре, начиная с Нового
времени. Согласно новоевропейской
мировоззренческой парадигме в ее как классических, так и неклассических
вариантах, человек – это дуализированное, биосоциальное, формирующееся на
границе «природы» и «культуры» существо, разделенное на «душу», т.е. сознание
и «тело», т.е. организм, тяготеющий к природе, но подвластный управлению со
стороны сознания. Причем, в качестве гаранта уникальности «природы человека»
всегда выступала «естественность» сознания во всех его теоретических
интерпретациях: cogito
у
Декарта, трансцендентальное априори у Канта, феноменологизирующее Я у Гуссерля
и т.д. Специфицирующая человека разумность, таким образом, выводится из
природности же, хотя и «второй», внутренней природности, более высокое
качество которой определяется через противопоставление «первой», внешней
природе. При этом смыслы, содержащиеся
в сogito,
не проблематизируются – они задавались и задаются по традиционному типу, как
не требующие рефлексии очевидности, т.е. исходя из «природности человеческого
естества»: построить дом, посадить дерево, вырастить сына… Французская революция, опрокинув
«старый порядок», выстроенный на базе традиционного общества, т.е. локальных
форм межиндивидуального единства, в качестве основного элемента нового
общественного организма выдвинула автономного индивида, гарантировав свободу
его субъективной воли «правами человека» (и одновременно очертив ее пределы).
Однако, последовавшая затем реализация проекта Модерна, в ходе которого
закон, государство, мораль все больше становились воплощением принципа субъективности (Гегель),
обусловила окончательный распад традиционной культуры в Европе, что повлекло
за собой девальвацию тех «естественных» смыслов,
которые до сих пор структурировали сознание человека и придавали его жизни
позитивное значение. Философская рефлексия, особенно в творчестве
С.Кьеркегора и М.Хайдеггера, наглядно демонстрирует коллизии этого процесса и
одновременно высвечивает трансформацию самопонимания агента «прав человека». Кьеркегор впервые концептуализировал
вопрос о смысле жизни новоевропейского индивида, утратившего ориентацию на традиционные
ценности, и, придя к выводу о невозможности выстроить позитивную жизненную
траекторию с опорой на ресурсы индивидуального cogito, констатировал
дефицит и даже отсутствие в нем смыслов.
То констатированное Кьеркегором обстоятельство, что бес-смысленнность существования человека превращает его
индивидуальное проживание в «болезнь-к-смерти»[11],
в XXI
в. лишь усугубилось технологически гарантируемой «невозможностью умереть»,
что, например, позволяет позиционировать добровольную эвтаназию как выражение
свободного выбора, отрицающего «биовласть» медицины[12].
Хайдеггер ввел понятие о человеке в контекст судеб всей новоевропейской
культуры, умозаключив, что ее мировоззренческая призма и все соответствующие
ей формы практического воплощения базируются на «метафизике», т.е. являются
понятийно необоснованными[13].
Иными словами, само понятие о человеке в
европейской культуре оформляется негативно, а cogito обладает видимостью
внутреннего содержания лишь в силу противопоставления внешней природе.
Процесс техногенного «покорения природы» коррелирует со снижением удельного
веса традиционно заложенных смысловых
экзистенциалов в cogito субъекта автономного волеизъявления,
и на их место приходит экзистенциальная
пустота, тогда как лишенная внутренних регуляторов субъективная воля развертывает себя безо всяких
ограничений]. Поэтому во второй половине XX в., когда новоевропейская
культура окончательно «накрывает» собой «внешнюю» природу и субъект этой воли
приступает к овладению собственным «внутренним» естеством, все культурные
формы сдвигаются и «плывут», а сам человек, окончательно сведенный к своему
телесно-организменному началу, оказывается не более чем материалом для всех
форм «расходования сущего»[14],
включая эвтаназию как предельный его вариант. Таким образом, само появление проблемы
эвтаназии в последние десятилетия XX в. и ее обострение в
наши дни в значительной степени обусловлены исчерпанием способности
дуалистической мировоззренческой призмы и соответствующего ей понятия о человеке выступать в
качестве начала, обосновывающего положение человека в современной культуре, задающего
ему смыслы существования и
понимание его прав. Учитывая обусловленную данным обстоятельством
ограниченность индивидуального самопонимания современного человека и
усугубляющуюся деструкцию массового сознания, а также тот факт, что само
аксиоматизирующее основание «основных, неотъемлемых и естественных прав
человека», как выясняется, является неопределенным и слабо формализованным, легализация эвтаназии в современных
условиях представляется нецелесообразной. Рассматривать вопрос о введении
эвтаназии в медицинскую практику и ее законодательном регулировании возможно будет
не раньше, чем новое,
соответствующее реалиям современной динамично развивающейся культуры понятие о человеке будет формализовано
и станет доступным для перевода на конкретную правовую основу. Решение этой
стратегической задачи, конечно же, потребует значительных трансформаций в
сфере образования и воспитания, в характере функционирования иных социальных
институтов, обеспечивающих воспроизводство разумной способности человека,
что, в свою очередь, задает настоятельную необходимость объединения всего
накопленного к сегодняшнему дню антропологического знания в составе «единой науки о человеке», создание
которой по силам только философии – единственной из научных дисциплин
способной удерживать весь теоретически представленный массив
общечеловеческого опыта в составе концептуальной целостности. Относительно же разговоров о физических
и психических страданиях тяжело больного человека, которыми, доказывая
обоснованность «права на смерть»,
оперируют авторы статьи «Быть или не быть?» то следует заметить, что
они слабо представляют себе ситуацию в практической медицине: как врач с
почти 20-летним стажем работы могу утверждать, что современная медицина
обладает достаточным лекарственным и психотерапевтическим арсеналом, чтобы
существенно снизить эту сторону проблемы. Поэтому в ближайшей перспективе
альтернативой тем рекомендациям, согласно которым проблему человеческого
страдания можно «снять» на путях легализации эвтаназии, является реализация
программы расширения сети паллиативной (т.е. вспомогательной или нерадикальной)
медицинской помощи, включающей в себя организацию хосписов – учреждений,
сочетающих в себе медицинскую, социальную и психотерапевтическую службы,
участие религиозных конфессий и т.д., и концентрирующих их совокупные усилия
на больном человеке с целью максимального облегчения его ухода из жизни. В любом случае проблематизация
феномена эвтаназии в современной культуре представляет собой индикатор
«срыва» сложившихся форм ее социокультурного воспроизводства, одновременно
указывающий на необходимость их воссоздания на новых «антропологических»
основаниях. Таким образом, углубленное
рассмотрение проблемы эвтаназии выводит нас в пространство интенсивных
философских поисков, опыт которого был представлен в данной публикации. |
|
|
[1] Зильбер А.П. Трактат об эйтаназии.
Петрозаводск, 1998; Капинус О.С. Эвтаназия в свете права на жизнь, М., 2006;
Рыбин В.А. Эвтаназия. Медицина. Культура: Философские основания современного
социокультурного кризиса в медико-антропологическом аспекте. Челябинск, 2006.
[2] Зильбер А.П. Клинические случаи неопределенно
долгой утраты сознания // А.П.Зильбер. Медицина критических состояний: В 5 тт.
Петрозаводск, 1995. Т.1. С.288-289.
[3] П.Щепин, Г.И.Царегородцев, В.Г.Ерохин.
Медицина и общество. М.,1983. С.297.
[4] См.:
Человек. 1990. № 6; 1991.№ 1. Вопросы философии. 1992. № 10; 1994. № 3.
[5] Гусейнов А.А., Апресян Р.Г. Этика. 1998.
С.425-434; Введение в биоэтику. Общ. ред. Б.Г.Юдина и П.Д.Тищенко. М.,1998. С.280-284.
[6] Иванюшкин А.Я. Профессиональная этика в
медицине // М.,1990. С.150-151; Рыбин В.А., Дюкарева А.М. Деонтологические
вопросы: этика практической медицины сквозь призму проблемы эвтаназии // Курс
лекций по паллиативной помощи онкологическим больным: в 2 т.; под. ред.
профессора Г.А.Новикова. М.2004. Т.1. С.355-360.
[7] Чернега А.К. Правовые проблемы эвтаназии в
России // Медицинское право и этика. 2001. № 4. С.24, 31-32.
[8] Ивченко
О. Уголовная ответственность за эвтаназию по уголовному законодательству
зарубежных стран // Уголовное право. 2001. № 3. С. 19.
[9] Павленко
А.Н. Искусственное и естественное // Новая философская энциклопедия: В 4 т.
М.2001. Т.2. С. 159; Юдин Б.Г. Эвтаназия // Новая философская энциклопедия: В 4
т. Т.4. М., 2001. С. 411.
[10] Крусс И.П.
Личностные («соматические») права человека в конституционном и
философско-правовом измерении: к постановке проблемы // Государство и право.
2000. № 10. С.43.
[11] Кьеркегор С.
Болезнь к смерти // С.Кьеркегор. Страх и трепет. М.,1993. С.258-262.
[12] См.: Тищенко
П.Д. Био-власть в эпоху биотехнологий. М.,2001.
[13] Хайдеггер М.
Преодоление метафизики // М.Хайдеггер. Время и бытие. М.,1993. С.179.
[14] Хайдеггер М.
Преодоление метафизики // М.Хайдеггер. Время и бытие. М.,1993. С.188.