|
|
В.А. Рыбин, д.ф.н. (Челябинск) Аркаим: антропологические основания кризиса
древних культур Статья написана несколько лет назад. За это время суть проблемы
несколько прояснилась и, как представляется, может быть сведена к нескольким
положениям. — Прежде всего, все относительно устойчивые на протяжении
какого-то времени культурные сообщества рано или поздно впадают в кризис и
чаще всего затем распадаются сразу же после своего расцвета, на пределе
развития. В частности, кризис древнегреческого полиса после победы в
греко-персидских войнах, периодические смены династий в Китае. Судьба СССР –
наиболее наглядный пример. Причина кризисов, переходящих затем в катастрофу –
нарастание массива культуры до масштабов, превышающих возможности
человеческого индивида охватывать весь прежде выработанный коллективный опыт
и ориентироваться в нем. Отсюда – неизбежные «протезы» в виде усиления
государства, укрепления чиновничества и нарастание бюрократизации, что в свою
очередь ведет к нарушению органичного взаимодействия между людьми, к
углублению отчуждения и т.д. Рассмотрение человеческой истории как череды
«кризисов переусложнения» может оказаться весьма полезным в деле поисков
обновленных методологических подходов к пониманию исторического процесса. |
Опубликовано в: Вестник Челябинского
государственного университета. - Серия 10: Востоковедение. Евразийство.
Геополитика. – 2005. – № 1 (5). - С. 45-53. |
|
|
|
Аркаим – одна из многих культур,
развитие которых прервалось без каких-либо заметных следов в последующей истории
, память о которых исчезла и которые только через много веков заново были
открыты новыми поколениями. В этом смысле сам феномен Аркаима мог бы стать
весьма поучительным для нашей современной цивилизации, которая при всей своей
технической мощи демонстрирует нарастающую неустойчивость, прежде всего в
человеческом, антропологическом смысле: именно экзистенциальный,
антропологический кризис лежит в основании всех иных кризисов, затронувших
современное человечество – экологического, военного, политического и т.д.
Поэтому, чтобы не повторить судьбу канувших в Лету культур, нам следует
обратиться сегодня к прояснению причин их исчезновения (как оказалось,
временного) с горизонтов общечеловеческой культуры. Доминантой современности становится
ускоряющийся динамизм, приходящий на смену статичности не только традиционных
обществ, но и относительной устойчивости обществ классического модерна. Если
прежде воспитание множества или одного поколения могло быть ориентировано на
одни и те же образцы практической деятельности, то теперь эти образцы
меняются несколько раз на протяжении одной человеческой жизни. Отсюда –
пробуждение в общественном сознании некоей ностальгии по стабильности и
обозримости «старых добрых времен». Но фактом является и то, что ни одна
культура прошлого, какой бы непоколебимо устойчивой и статичной она ни
выглядела на первый взгляд, не была способна выдержать напор «ветра перемен».
Так или иначе все их поглотило время, а некоторые вообще бесследно исчезли.
Они либо погибли под ударами внешних врагов, либо распались от внутренних
причин (в которые следует зачислить также и неблагоприятные изменения
природных условий, поскольку невозможность устоять перед ними свидетельствует
об утрате культурой некоей внутренней жизненной гибкости, достаточной для
того, чтобы дать достойный Ответ на Вызов природы). Особенно загадочными
выглядят покинутые жителями «мертвые города» древности, которые не носят
следов нападений противника или болезнетворных эпидемий, например поселения в
пространстве и вокруг храмовых комплексов Мезоамерики или Анд, Древней Индии,
Юго-Восточной Азии и др. Невольно создается впечатление, что все эти
культуры, остановившись на пике своего развития, сами, как будто по
собственной воле, отказались от дальнейшего существования и добровольно ушли
в небытие. Не удивительно, что для объяснения этого обстоятельства
выдвигаются самые фантастические предположения, вплоть до вмешательства
внеземного разума. Аркаим – в этом же ряду
«культур-призраков», поскольку материальные находки свидетельствуют о том,
что его жители, предварительно тщательно очистив поселение от следов своей
жизнедеятельности, забрав с собой все предметы материальной культуры, сами,
по-видимому, подожгли городище, в котором несколько поколений прожили 150-200
лет, и двинулись в просторы степи, растворившись среди других кочевых
народов. Похожая картина складывается и при исследовании всей расположенной в
степных отрогах гор Южного Урала «страны городов», в состав которой наряду с
двумя десятками других более 3500 лет назад, в пределах XYII-XYI вв. до н.э.
(т.е. во времена Среднего Царства в Египте или расцвета крито-минойской
цивилизации) входил и Аркаим. По своим масштабам Аркаим вполне соразмерен
Трое периода ахейского нашествия и даже превосходит такие более поздние
греческие поселения на территории бывшего СССР, как Танаис в устье Дона. А
если учесть, что этот «ранний город» был создан не в геосоциокультурном
пространстве земледельческих цивилизаций, а в ареале скотоводческих военных
культур древности подвижного типа, то «градус» загадки возрастает: что
побудило племя (или племена) древних кочевников с ограниченным человеческим
потенциалом, с максимально облегченной материальной составляющей культуры и
скудным прибавочным продуктом их хозяйства выстроить мощный укрепленный протогород,
употребив для этого экстраординарные, невиданные для степной зоны усилия, и,
главное, что же заставило их после всего сделанного покинуть его? Исследователи приводят разные причины:
изменение климата на средних широтах Евразийского континента в это время,
осушение лесов и опустынивание лесостепей, уход грунтовых вод и высыхание
колодцев, необходимых для эффективного скотоводства, нарастающее конкурентное
давление со стороны других кочевых племен и т.д. Однако, в любом случае
инвариантных, «генерализующих» причин не приводится, и потому в ответах
остается какой-то привкус недоговоренности: исход людей с родных мест,
обживаемых на протяжении почти двух столетий – явление всегда исключительное,
недобровольное, глубоко потрясающее этнос и прочно отпечатывающееся в его
памяти, как об этом свидетельствуют Библия, Веды или Энеида, - приходится
воспринимать просто как свершившийся факт, которому можно подыскать разных
объяснения. Так сказать, леви-строссовский «избыток означающих над
означаемыми». Попробуем взглянуть на явление
исчезновения культур с исторической арены – которое выразилось в феномене
Аркаима в наиболее чистом варианте – с антропологической точки зрения, взятой
в аспекте социокультурной статики и динамики, т.е. соотношения сторон
изменчивости и устойчивости, инновационности и традиционности в культуре. –
Культура всегда существует, «прирастая»: она «длится» и «живет» в процессе
роста, даже продвигаясь навстречу своему историческому небытию, подобно
живому существу, для которого «жить – значит умирать». Иначе, «культура – это
плодотворное существование», согласно широко известному выражению
Б.Л.Пастернака. Поэтому культура прежде всего динамична, инновационна, тогда
как ее статическое, стабилизирующее начало вторично, второстепенно. Вообще
ступени эволюционной лестницы или «роды сущего», как сказал бы Аристотель,
различаются по степени своей динамичности, способности к более медленному
или, наоборот, более быстрому, одномоментному охвату своего топоса: животное
более динамично, чем растение, млекопитающее более динамично, чем рептилия, а
человек, способный выходить за рамки всех видов животных, более динамичен,
нежели любое из них. Хотя неизменность неких глубинных свойств всех родов, в
мире живого закрепляемая генетически, также составляет их сущностную
определенность, люди достаточно давно усвоили первичность изменчивости по
отношению к устойчивости, признав, что «ничто не вечно под луной». В мире культуры источник динамики –
человек, его обновляющая, инновационная, творческая активность, в которой
воплощается тот же движущий эволюцию принцип развития, что присущ всей
природе, атрибутивен миру в целом, только в еще более ускоренном виде.
Конкретизируется же и осознается динамика культуры через преобразование и
смену ее стабилизирующе- статического начала – «социальных структур», т.е.
способов организации и выстраивания совместной орудийно вооруженной
деятельности людей, необходимых для ее поддержания и продолжения
(воспроизводства их существования). Но, хотя динамика в целом есть
определяющее свойство культуры, до сих пор в человеческой истории
господствовала и господствует статика, воплощенная в ригидности,
«тугоподвижности» социальных структур, что вполне укладывается в известную
нам со школьной скамьи формулу о «борьбе противоположностей»: более подвижные
производительные силы вынуждены в антагонизме, затухающем и разгорающемся,
как огонь Гераклита, постоянно преодолевать сопротивление отстающих от них
производственных отношений. Поскольку же человек и культура
реально только и воспроизводят свое существование в виде социальных структур,
в которые «упакован» коллективный опыт, а социальные структуры в свою очередь
невозможны и бессмысленны без людей, воплощающих и выражающих этот опыт в
себе, то идеальным вариантом воспроизводства культуры, соотношения
статических и динамических начал в ней, образом ее «динамической устойчивости
(статики)» было бы перманентное
преобразование социальных структур соответственно раскрытию тех «горизонтов
новизны», на которые в своей
практической и теоретической деятельности выходит первопроходец культуры –
сам человек. Однако, реальной истории синхронность подобного рода никогда
не была свойственна, ибо на практике человек и социальные формы его
деятельности всегда взаимодействовали в разной степени взаимной рассогласования,
вплоть до тех или иных проявлений «социальных катастроф» типа революций,
внешних и внутренних (гражданских) войн, вплоть до полного угасания и
исчезновения конкретных культур. Более того, людей всегда преследовал «страх
новизны», предельно четко выразившийся в старой восточной поговорке «Не дай
тебе бог жить во время перемен». Это вполне объяснимо: надежнее
держаться за что-то проверенное опытом, прошедшее испытание временем,
вошедшее в культурный архетип. Тем более, что новое далеко не всегда несет с
собой преимущественно положительные изменения – гораздо чаще бывает как раз
наоборот. Если продолжить аналогию с живой природой, то отнюдь не все
нововведения – мутации – являются полезными для вида; напротив, большинство
их составляют как раз бесполезные или вредные, и закономерно, что они
подлежат беспощадному отсеиванию в ходе естественного отбора. И чем дальше в глубь истории, где
орудийные практики чрезвычайно застойны, где темп их обновления растянут на
века и оттого остается незаметным для целых поколений, практикующих их, где
любое нововведение и в материальной, и в духовной сферах жизни людей угрожает
поставить под вопрос созданные с таким трудом и закрепленные в социальных
структурах формы их совместного воздействия на природу и выживания в ней, тем
больше возникает возможностей и соблазна подавлять и гасить
инновационно-творческую активность человека для того, чтобы сохранять в
неизменности традиции, обычаи и привычки, короче, в воспроизводстве культуры
делать упор на стабильность социальных структур – так надежнее. Впрочем, тем
разрушительнее конечные последствия неизбежного торжества динамического
начала - инновационных изменений, исподволь просачивающихся в повседневность
жизненного опыта и подтачивающих статику социальных структур. Классический пример блокирования
главной – творчески-инновационной и оттого столь «опасной» – способности
человека и одновременно вытекающих отсюда последствий для культуры являют
собой развитые кастовые общества Востока, где стабильность социальных структур,
воплощенная в сакральности традиций и ритуалов, представляется главной
общественной добродетелью и закрепляется на государственном уровне. Специфика
восточного общества состоит в том, что воспроизводство всего массива культуры
осуществляется здесь совокупной деятельностью людей, разделенных по
группам-профессиям (кастам), в которых накопленный в их составе технический
навык передается через кровно-родственную связь, т.е. наследуется от отца к
сыну. Отец передает наследнику-сыну свой опыт в процессе непосредственной
совместной деятельности, которая и составляет сущность обучения ремеслу по
принципу «делай как я». Профессиональное мастерство наследственных умельцев,
специализирующихся в нем с самого раннего детства, чрезвычайно изощренно и
нередко вдобавок закрыто от непосвященных завесой магических ритуалов, как
это свойственно, например, профессии кузнеца, которая во многих регионах
мира, не исключая Россию, всегда носила оттенок колдовства. Переход человека
в другую касту либо невозможен вообще, как это было в Индии, либо крайне
затруднен, как в Древнем и Средневековом Китае. Отрегулированное многовековым опытом и
стабилизируемое на управленческо-администравном уровне взаимное
сосуществование этих каст-профессий в составе единого государства вплоть до
начала целенаправленной колониальной политики со стороны Запада и сплетало
воедино всю социальную структуру восточного общества. - Накопление и
обогащение опыта в ней, конечно, происходит, но совершается оно в пределах
профессионального стереотипа, и оттого все обретаемые в течение жизни
«мастера» инновации остаются на уровне его личного умения, оказываются слабо
формализованными и остаются в пределах, так сказать, «рационализации», т.е.
сохранения и стабилизации исходной технологической схемы. Инновации (а вместе
с ними и социальная динамика) угасают в кастовых отсеках, если можно так
выразиться, «впитываются» кастовыми резервуарами. Равным образом и вся
социальная структура, организущая взаимодействие этих каст-профессий на
уровне общественного целого, тяготеет к нейтрализации любых отклонений от
исходной сакрально окрашенной схемы распределения общественно необходимых
профессиональных обязанностей, где каждому надлежит твердо знать свое место,
исправно исполнять свою роль и не стремиться изменить их, не исключая
верховного правителя, который, как в Древнем Китае, обязан был «сидя лицом к
югу распространять благоденствие на 10 тысяч вещей во всех направлениях».
Отказ от наследственного принципа в управлении в Китае и введение конкурса на
замещение высших государственно-управленческих должностей, известный как
социальный институт «мандарината», отнюдь не ставил под вопрос неизменность
самой социальной структуры, поскольку был направлен на совершенствование
изначально заданного сегментарно-иерархического способа регулирования всем
социальным конгломератом. Таким образом, инновации либо
ликвидировались вообще, либо сводились к минимуму, «гасились» как в русле
профессионального навыка, закрепляющегося в жесткий специализированный
ритуал, так и на уровне управления всей социальной структурой, окостеневавшей
в ритуал общегосударственный. Отсюда – поразительная изощренность многих
ремесел на Востоке, которые за свою многовековую историю впитали в себя опыт
постепенного обогащения, совершенствования изначального образца. Отсюда же –
удивительная невосприимчивость к новому, отторжение принципиальных
нововведений в технологии этих ремесел, почти в неизменности дошедших с
древности до наших времен. Становится понятным и тот факт, что такие
изобретения, как порох, книгопечатание, компас, которые вызвали революционные
социальные сдвиги в Европе, остались на их родине, в Китае, лишь детскими
игрушками; во всяком случае их появление мало что изменило в его исторической
траектории. Конечно, древние культуры, особенно
закрепившиеся в какой-то природной нише, например в долинах великих рек,
просуществовали достаточно продолжительный исторический период, и потому
производят впечатление внешней устойчивости. Но эта устойчивость культур,
построенная на кастовом профессионализме, делает их чрезвычайно уязвимыми при
любых, даже незначительных сдвигах в социальной структуре, подготовленных на
первый взгляд малозаметным и незначительным, но неуклонным и фатальным
«подпором» инноваций в материально-орудийной основе жизни людей. Все дело в том,
что традиционные культуры
наследственно-профессионального типа могут развиваться только в
направлении углубления специализации семейно-кастовых групп и наращивание
количества их «пучков», слабо связанных между собой, на что одним из первых
обратил внимание отечественный философ и исследователь культуры М. К. Петров,
согласно которому здесь преобладает лишь один «отчетливо выраженный вектор
развития – умножение информационно изолированных и ограниченных вместимостью
человека текстов профессионального знания, т.е. развиваться значит для
традиции двигаться в специализацию, оформляя результаты такого движения в
растущее число наследственных профессий. Мы говорили также, что такое
движение в развитость имеет предел, лимитировано наличным уровнем внешних и внутренних
помех, и, поскольку рост числа профессий ведет к росту сложности системы, а
информационная изоляция профессиональных текстов запрещает попятное движение
к интеграции профессий, рано или поздно наступает катастрофа переразвитости,
после чего традиция вновь начинает свой путь через умножение числа профессий.
Через расцвет и зрелость к катастрофе»[1].
- В определенный момент социальное равновесие нарушается, и происходит
крушение царств Древнего Египта, смена династий в Китае, последовательное
«наслаивание» цивилизаций туземцев и завоевателей в Древней Индии. Ссылки на
внешние причины типа нашествий более сильных в военном отношении народов,
загнивание управленческой верхушки и т.д. малоубедительны: ведь до поры
древние общества вполне успешно противостояли давлению внешних и внутренних
противников «порядка». Удивительна не та легкость, с какой
обрушиваются казавшиеся вечными и непоколебимыми социальные колоссы, а та
последовательность, своего рода «упорство», с каким на их руинах прорастает
новая культура, почти в неизменности воспроизводящая архетип своей
предшественницы для того, чтобы замкнуть свою историческую траекторию в
очередной цикл круговорота. К. Маркс писал по этому поводу: «Простота
производственного механизма этих самодовлеющих общин, которые постоянно
воспроизводят себя в том же самом месте, под тем же самым именем, объясняет
тайну неизменности азиатских обществ, находящейся в столь резком контрасте с
постоянным разрушением и новообразованием азиатских государств и быстрой
сменой их династий. Структура основных экономических элементов этого общества
не затрагивается бурями, происходящими в облачной сфере политики»[2].
Поэтому специалисты со значительными затруднениями проводят в дописьменной
истории Китая различения между, скажем, материальными памятниками более
ранней эпохи Шан и более поздней династии Чжоу. Вероятно, в более ранних сообществах
этого кастово-профессионального образца, типа государств Мезоамерики, где
представителями их культуры не были найдены, как в Китае, адекватные
наследственному разделению труда способы удержания социального равновесия
путем блокирования инноваций, социальная неустойчивость была особенно велика,
и оттого всякое, особенно быстрое прирастание опыта в общественной связке
каст-профессий, приводившее к возникновению новых профессиональных групп,
угрожало разрушительными последствиями. Скажем, исчезновение в древних
городах представителей касты водопроводчиков (в результате эпидемии,
массового отравления или иного неблагоприятного стечения обстоятельств)
просто делало город непригодным для дальнейшего проживания всего населения на
достигнутом уровне комфорта, поскольку исчезали носители профессионального
общественно необходимого знания, которое являлось достоянием узкого круга
посвященных специалистов. И поскольку прежде цветущий населенный пункт в одно
мгновение, как выразился бы современный специалист по управлению, становился
«нефункциональным», жителям оставалось его покинуть, вернувшись к более
примитивным, «природным» способам жизнеобеспечения. - Необузданная стихия
инноваций, растущих из самой творчески-активной природы человека, равно
подтачивает и размывает и все основания жизни простых людей, жаждущих прожить
ее в покое-неизменности, и все стены, за которыми правители надеются
переждать «ветер перемен». Еще более примитивные культуры, такие,
как нестационарные скотоводческие сообщества с малым прибавочным продуктом и
отсутствием кастового деления обладали, вероятно, еще меньшей «инновационной
емкостью» по сравнению с городскими культурами доколумбовой Америки и
особенно деспотиями Древнего Востока, способными достаточно долго впитывать
инновации в свои кастовые резервуары без угрозы для стабильности своего
социального ритуала и сохранения исторической статики. Любая, даже малая, но
неизбежная добавка в совокупный коллективный опыт здесь, в степи ставила под
вопрос равновесие сложившихся и отлившихся в социальные структуры форм
взаимодействия людей на хрупкой грани их выживания в мире безусловно
превосходящей природы, угрожало гибелью и оставляло единственный выход -
добровольно переместиться в более примитивные условия, отказавшись от
увеличивающих комфорт инноваций, но сохранив тем самым проверенную опытом
традиционную социальную структуру. И вот племена снимаются с обжитых мест и
покидают ставшие родными пространства, оставляют Синташту, поджигают городище
Аркаима… Все могло бы быть иначе, если бы
существовала прямая связка между индивидом как источником инноваций с одной
стороны, и социальными структурами как воспреемником и носителем совокупного
коллективного опыта, генератором по воспроизводству культуры и самих
индивидов – с другой. Тогда инновации могли бы проходить своего рода отбор на
социальную полезность, на способность существовать в составе социальных
структур. Но на практике все происходило и продолжает происходить иначе:
инновации исподволь накапливаются в глубинах повседневной жизни и затем
прорываются на ее поверхность, взламывая и опрокидывая социальные структуры –
наступает «время перемен», и древние культуры гибнут на пике своего расцвета.
А история движется как бы «рывками», когда периоды внешней неподвижности
прерываются вдруг эпизодами бешеной социальной динамики. Таким образом, узость и ограниченность
индивида (в силу либо скудости коллективного опыта социума в целом, либо
сохранения кастовости в его структуре) вместе с оборотной стороной этой
узости (сакральностью и ригидностью социальных структур, «опосредствующих»
отношение индивида к культуре в составе социального целого) являются
ахеллесовой пятой всех архаических и древних культур, конечной причиной их
статичности, «застойности» вместе с оборотной стороной – неустойчивости,
хрупкости. В результате изменения по мере «прирастания» культуры – а культура
только и может существовать, «прирастая»!, - все равно происходят в ходе
неизбежного внедрения в ее ткань инноваций со стороны человека, – творчество
в человеке невозможно загасить, ибо в этом его сущность! – но приходят они
как нечто внешнее и непостижимое, например в виде необъяснимой утраты
единства общества, нарастания разобщенности в нем и последующего распада
перед лицом природного или этнического Вызова, на который вдруг не стало сил
дать адекватного Ответа. - Многотысячные индейские армии легко рассыпаются
под натиском нескольких сот испанских конкистадоров, войска Дария бегут от
численно уступающих им фаланг Александра Македонского, гибнет очередная
династия в Поднебесной Империи. Только в Античной Греции в силу
каких-то не до конца понятных условий, сложившихся в бассейне Эгейского моры
после гибели этнически греческих же (!) культур восточного типа (Крит и
Микены) на их развалинах возникает принципиально новая культура, скелетом
которой оказывается уже не кастово-профессиональная, но полисно-номосная
социальная структура. А главным человеческим элементом в ней становится не
наследственный носитель социальной функции, а принципиально новый тип
личности – человек-универсал, который способен в зависимости от обстоятельств
выступать как «то академик, то герой, то мореплаватель, то плотник».
Хитроумный Одиссей – вполне наглядный пример такого человека. Формирование универсальной личности
подобного рода, охватывающей весь опыт полиса (хотя и на локальной,
ограниченной полисными же рамками и рабским трудом основе) создало тот
качественный перевес, который позволил грекам одержать победу над
превосходившими их количественно армадами армий Востока в греко-персидских
войнах и привел к расцвету всю греческую культуру. Позднейшие исторические
перипетии хотя и привели к упадку Грецию, но породили идею целенаправленного
культивирования в человеке способностей по всему спектру достигнутого
коллективного опыта (Ликей Аристотеля). Создается специальный общественный
институт «общего образования личности», тогда как прежде личность формировалась
во-первых, непосредственно в стихии жизни, а во-вторых, узко-профессионально,
«на рабочем месте» - в «естественных» институтах типа общины, касты-семьи
(например, наследственные писцы в Древнем Египте) или даже ремесленной
мастерской, куда ученики-подмастерья включались на правах младших членов
семьи. Еще через 2 тысячи лет наследующая
античности и христианству европейская культура научилась переводить познанные
в эксперименте законы природы в машины-технику-автоматы и главное, закрепила
данный прорыв созданием системы всеобщего образования индивида по всему
объему переводимых в технологии научных открытий («политехническое
образование», ставшее базисным в эпоху промышленной революции). Поскольку же
наука – это «общий интеллект человечества», то производство инноваций в лице
человека, получившего это образование (специальное, среднее или высшее – не
важно, поскольку все эти подвиды выстраиваются по общей планке среднего
образования), здесь не только не блокируется, но выводится из пределов «кастового»
опыта, ставится на универсально-общечеловеческую основу и невиданно
ускоряется. Однако, была ли достигнута при этом
столь желаемая синхронность социальных структур и человеческой личности? –
Отнюдь. Ибо человек и на Востоке, и на Западе, не исключая недавнее прошлое
стран «реального социализма», продолжал и продолжает оставаться
элементом-винтиком в довлеющих над ним социальных структурах, а его
инновационная способность служит лишь раскручиванию маховика технической и
социальной динамики до предельных скоростей. Поэтому, если с точки зрения
соотношения динамики и статики архаичные и восточные общества можно
определить как социумы «статической устойчивости», то современному
индустриальному обществу можно приписать качество «динамической
неустойчивости». Порождаемые его
односторонней, монотехнической динамикой кризисы (экологический,
демографический, антропологический, объединяемые понятием «глобальные
проблемы современности») вызывают закономерные опасения и даже страх перед
развитием, пробуждают ностальгические мечтания о возврате в устойчивость и
оцепенелость архаических культур в духе призывов «Назад на Восток!», идущих
еще от Шопенгауэра и Блаватской. Настроения подобного рода вполне
понятны. Возможно, они даже имеют определенный смысл, ибо могут служить
средством смягчения стресса, порожденного «временем перемен». Однако, вряд ли
возможно возвращение современного человека в патриархальную идиллию, тем
более, что ее никогда не было в реальной истории. Движение открыто только
вперед, в будущее, навстречу «футурошоку»; все иное – только различные формы
саморазрушения. Поэтому нашему времени настоятельно требуется переосмысление
опыта древних культур, прежде всего с антропологической точки зрения точки –
с точки зрения человека, его инновационной способности и творческой сущности.
Можно полагать, что вся хрупкость
древних культур, как и неустойчивость культуры современной порождены в своих
глубинных основах тем обстоятельством, что кантовский тезис о человеке как
цели культуры до сих пор остается, к сожалению, только теоретическим
положением и моральным пожеланием. - Человек сегодня целенаправленно
культивируется, и в этом заключается громадный цивилизирующий,
«очеловечивающий» смысл всей европейской культуры Нового времени, Просвещения
и проекта Модерна. Если не все страны и регионы Земли встали на этот путь, то
все в той или иной степени осознают (пример современного Китая это
доказывает), что единственной альтернативой ему может быть только консервация
отсталости или сознательный уход в дикость и фундаментализм. Но беда в том,
что это культивирование человека по западному образцу все равно направлено на
то, чтобы в конечном счете сделать его узкопрофессиональным элементом
современной техногенной культуры, над которым по прежнему продолжают довлеть
социальные структуры, исподволь прирастающие его активностью. И в этом случае
человек снова остается средством. Закономерно, что продолжение техногенного
варианта модернизации вызывает отторжение и со стороны Востока, и на самом
Западе. Где же выход? – Поскольку человек
всегда так или иначе будет звеном в социальных структурах, которые сами
являются лишь медиаторами в процессе передачи коллективного опыта новым
поколениям, то остается сделать его «разумным звеном» – личностью,
охватывающей и регулирующей весь процесс приращения культуры, в котором
источником инноваций и в конечном и первом счете является только он сам. И
никто другой. Человек, осознанно реализовавший себя как агент творчества, -
это точка опоры для «динамической устойчивости» всей общечеловеческой
культуры. Научить человека быть целью для самого себя – значит помочь ему
совершить самопреобразование из средства в цель. В этом аспекте осмысление опыта и пути
древних культур, в том числе и феномена Аркаима, становится условием
дальнейшего существования человечества. |
|
|